Неточные совпадения
Густая рыжая борода, серые сверкающие глаза, нос без ноздрей и красноватые пятна на
лбу и на щеках придавали его рябому
широкому лицу выражение неизъяснимое.
Василий Иванович засмеялся и сел. Он очень походил лицом на своего сына, только
лоб у него был ниже и уже, и рот немного
шире, и он беспрестанно двигался, поводил плечами, точно платье ему под мышками резало, моргал, покашливал и шевелил пальцами, между тем как сын его отличался какою-то небрежною неподвижностию.
Ему протянули несколько шапок, он взял две из них, положил их на голову себе близко ко
лбу и, придерживая рукой, припал на колено. Пятеро мужиков, подняв с земли небольшой колокол, накрыли им голову кузнеца так, что края легли ему на шапки и на плечи, куда баба положила свернутый передник. Кузнец закачался, отрывая колено от земли, встал и тихо,
широкими шагами пошел ко входу на колокольню, пятеро мужиков провожали его, идя попарно.
Пришел длинный и длинноволосый молодой человек с шишкой на
лбу, с красным, пышным галстуком на тонкой шее; галстук, закрывая подбородок, сокращал, а пряди темных, прямых волос уродливо суживали это странно-желтое лицо, на котором
широкий нос казался чужим. Глаза у него были небольшие, кругленькие, говоря, он сладостно мигал и улыбался снисходительно.
Все нравилось ему в этом человеке: его прозрачные голубые глаза,
широкая, мягкая улыбка, тугая, румяная кожа щек. Четыре неглубоких морщинки на
лбу расположены аккуратно, как линейки нот.
Вагон встряхивало, качало, шипел паровоз, кричали люди; невидимый в темноте сосед Клима сорвал занавеску с окна, обнажив светло-голубой квадрат неба и две звезды на нем; Самгин зажег спичку и увидел пред собою
широкую спину, мясистую шею, жирный затылок; обладатель этих достоинств, прижав
лоб свой к стеклу, говорил вызывающим тоном...
Да где же это я в самом деле? кто кругом меня, с этими бритыми
лбами, смуглыми, как у мумий, щеками, с поникшими головами и полуопущенными веками, в длинных,
широких одеждах, неподвижные, едва шевелящие губами, из-за которых, с подавленными вздохами, вырываются неуловимые для нашего уха, глухие звуки?
Когда же один из них, почтенного вида
широкий старец, с завитками полуседой бороды, как у Моисея Микель-Анджело, и седыми густыми вьющимися волосами вокруг загорелого и оголившегося коричневого
лба, надел свою большую шапку и, запахивая новый домодельный кафтан, пролез на лавку и сел, остальные последовали его примеру.
Красивый был юноша, знаете, того хорошего польского типа:
широкий, прямой
лоб с шапкой белокурых вьющихся тонких волос, прекрасные голубые глаза.
Когда Надежда Васильевна улыбалась, у нее на
широком белом
лбу всплывала над левой бровью такая же морщинка, как у Василья Назарыча. Привалов заметил эту улыбку, а также едва заметный жест левым плечом, — тоже отцовская привычка. Вообще было заметно сразу, что Надежда Васильевна ближе стояла к отцу, чем к матери. В ней до мельчайших подробностей отпечатлелись все те характерные особенности бахаревского типа, который старый Лука подводил под одно слово: «прерода».
Она не очень была хороша собой; но решительное и спокойное выражение ее лица, ее
широкий, белый
лоб, густые волосы и, в особенности, карие глаза, небольшие, но умные, ясные и живые, поразили бы и всякого другого на моем месте.
Наружность самого гна Зверкова мало располагала в его пользу: из
широкого, почти четвероугольного лица лукаво выглядывали мышиные глазки, торчал нос, большой и острый, с открытыми ноздрями; стриженые седые волосы поднимались щетиной над морщинистым
лбом, тонкие губы беспрестанно шевелились и приторно улыбались.
Вообразите себе человека лет сорока пяти, высокого, худого, с длинным и тонким носом, узким
лбом, серыми глазками, взъерошенными волосами и
широкими насмешливыми губами.
Лаврецкий действительно не походил на жертву рока. От его краснощекого, чисто русского лица, с большим белым
лбом, немного толстым носом и
широкими правильными губами, так и веяло степным здоровьем, крепкой, долговечной силой. Сложен он был на славу, и белокурые волосы вились на его голове, как у юноши. В одних только его глазах, голубых, навыкате, и несколько неподвижных, замечалась не то задумчивость, не то усталость, и голос его звучал как-то слишком ровно.
Рядом с нею сидела сморщенная и желтая женщина лет сорока пяти, декольте, в черном токе, с беззубою улыбкой на напряженно озабоченном и пустом лице, а в углублении ложи виднелся пожилой мужчина, в
широком сюртуке и высоком галстуке, с выражением тупой величавости и какой-то заискивающей подозрительности в маленьких глазках, с крашеными усами и бакенбардами, незначительным огромным
лбом и измятыми щеками, по всем признакам отставной генерал.
Обедали все свои. В дальнем конце стола скромно поместилась Таисья, а с ней рядом какой-то таинственный старец Кирилл. Этот последний в своем темном раскольничьем полукафтанье и с подстриженными по-раскольничьи на
лбу волосами невольно бросался в глаза.
Широкое, скуластое лицо, обросшее густою бородой, с плутоватыми темными глазками и приплюснутым татарским носом, было типично само по себе, а пробивавшаяся в темных волосах седина придавала ему какое-то иконное благообразие.
Пархоменко был черномазенький хлопчик, лет весьма молодых, с
широкими скулами, непропорционально узким
лбом и еще более непропорционально узким подбородком, на котором, по вычислению приятелей, с одной стороны росло семнадцать коротеньких волосинок, а с другой — двадцать четыре.
Его далеко выдававшийся вперед
широкий подбородок говорил о воле, прямые и тонкие бледные губы — о холодности и хитрости, а прекрасный, гордый польский
лоб с ранними, характерно ломавшимися над тонким носом морщинами — о сильном уме и искушенном тяжелыми опытами прошлом.
Высокого роста, почти атлетического сложения, с
широким, как у Бетховена,
лбом, опутанным небрежно-художественно черными с проседью волосами, с большим мясистым ртом страстного оратора, с ясными, выразительными, умными, насмешливыми глазами, он имел такую наружность, которая среди тысяч бросается в глаза — наружность покорителя душ и победителя сердец, глубоко-честолюбивого, еще не пресыщенного жизнью, еще пламенного в любви и никогда не отступающего перед красивым безрассудством…
Это был изжелта-смуглый горбоносый человек маленького роста; бритое лицо его казалось треугольным благодаря
широкому, начинавшему лысеть двумя взлысинами
лбу, впалым щекам и острому подбородку.
Люба в синей бархатной кофте с низко вырезанной грудью и Нюра, одетая как «бэбэ», в розовый
широкий сак до колен, с распущенными светлыми волосами и с кудряшками на
лбу, лежат, обнявшись, на подоконнике и поют потихоньку очень известную между проститутками злободневную песню про больницу.
Один, с косматой седой бородой и большим лысым
лбом, походил на одного из тех патриархов, каких изображают деревенские богомазы; складки
широкого армяка живописно драпировали его высокую, сгорбленную, ширококостную фигуру.
— Он хочет сделать меня идиотом! — пожаловался Егор. Короткие, тяжелые вздохи с влажным хрипом вырывались из груди Егора, лицо его было покрыто мелким потом, и, медленно поднимая непослушные, тяжелые руки, он отирал ладонью
лоб. Странная неподвижность опухших щек изуродовала его
широкое доброе лицо, все черты исчезли под мертвенной маской, и только глаза, глубоко запавшие в отеках, смотрели ясно, улыбаясь снисходительной улыбкой.
Его мясистое лицо, очень
широкое в скулах, суживалось вверх, ко
лбу, а внизу переходило в густую серебряную бороду заступом и таким образом имело форму большого, тяжелого ромба.
Стоявший перед нами арестант был не велик ростом и довольно сухощав; но
широкая грудь и чрезвычайное развитие мускулов свидетельствовали о его физической силе Лицо у него было молодое, умное и даже кроткое; высокий
лоб и впалые, но еще блестящие глаза намекали на присутствие мысли, на возможность прекрасных и благородных движений души; только концы губ были несколько опущены, и это как будто разрушало гармонию целого лица, придавая ему оттенок чувственности и сладострастия.
— Костя! Иди к нам! — закричал им Памво. Подошли, одеты в поддевки, довольно чисто, но у всех трех были уж очень физиономии разбойничьи, а Костя положительно был страшен: почти саженного роста,
широкий, губы как-то выдались вперед, так что усы торчали прямо, а из-под козырька надвинутой на узкий
лоб шапки дико глядели на нас, особенно на меня — чужого, злые, внимательные глаза.
Наружностью Шатов вполне соответствовал своим убеждениям: он был неуклюж, белокур, космат, низкого роста, с
широкими плечами, толстыми губами, с очень густыми, нависшими белобрысыми бровями, с нахмуренным
лбом, с неприветливым, упорно потупленным и как бы чего-то стыдящимся взглядом.
Лоб его был низок и сжат, волосы начинались почти над бровями; скулы и челюсти, напротив, были несоразмерно развиты, череп, спереди узкий, переходил без всякой постепенности в какой-то
широкий котел к затылку, а за ушами были такие выпуклости, что уши казались впалыми.
Лицо
широкое, белое,
лоб узкий, обрамленный желтоватыми негустыми волосами, глаза крупные, тусклые, нос совершенно прямой, рот стертый, подернутый тою загадочною, словно куда-то убегающей улыбкой, какую можно встретить на портретах, писанных доморощенными живописцами.
Ахилла все забирался голосом выше и выше,
лоб, скулы, и виски, и вся верхняя челюсть его
широкого лица все более и более покрывались густым багрецом и пόтом; глаза его выступали, на щеках, возле углов губ, обозначались белые пятна, и рот отверст был как медная труба, и оттуда со звоном, треском и громом вылетало многолетие, заставившее все неодушевленные предметы в целом доме задрожать, а одушевленные подняться с мест и, не сводя в изумлении глаз с открытого рта Ахиллы, тотчас, по произнесении им последнего звука, хватить общим хором: «Многая, многая, мно-о-о-огая лета, многая ле-е-ета!»
Один, на вид лет двадцати трех, высокого роста, черномазый, с острым и немного кривым носом, высоким
лбом и сдержанною улыбкой на
широких губах, лежал на спине и задумчиво глядел вдаль, слегка прищурив свои небольшие серые глазки; другой лежал на груди, подперев обеими руками кудрявую белокурую голову, и тоже глядел куда-то вдаль.
Медленно приподняв ко
лбу черную, волосатую руку, он долго смотрит в розовеющее небо, потом — вокруг себя, — пред ним, по серовато-лиловому камню острова, переливается
широкая гамма изумрудного и золотого, горят розовые, желтые и красные цветы; темное лицо старика дрожит в добродушной усмешке, он утвердительно кивает круглой тяжелой головой.
«А ростом он мал, грудь
широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волоса рыжие, на щеке бородавка, на
лбу другая». Да это, друг, уж не ты ли?
Коренастый, в розовой ситцевой рубахе, он ходил, засунув руки в карманы
широких суконных штанов, заправленных в блестящие сапоги с мелким набором. В карманах у него всегда побрякивали деньги. Его круглая голова уже начинала лысеть со
лба, но на ней ещё много было кудрявых русых волос, и он молодецки встряхивал ими. Илья не любил его и раньше, но теперь это чувство возросло у мальчика. Он знал, что Петруха не любит деда Еремея, и слышал, как буфетчик однажды учил дядю Терентия...
…В тесной и тёмной комнате пили чай, лысый хохотал и вскрикивал так, что на столе звенела посуда. Было душно, крепко пахло горячим хлебом. Евсею хотелось спать, и он всё поглядывал в угол, где за грязным пологом стояла
широкая кровать со множеством подушек. Летало много больших, чёрных мух, они стукались в
лоб, ползали по лицу, досадно щекотали вспотевшую кожу. Евсей стеснялся отгонять их.
Писатель снял шапку, кому-то кланяясь, — голова у него была гладко острижена,
лоб высокий, лицо скуластое, с
широким носом и узкими глазами. Это лицо показалось Климкову грубым, неприятным, большие рыжие усы придавали ему что-то солдатское, жёсткое.
— И прямо тебе турка пулю в
лоб всадит… благо лоб-то
широкий, — пошутил над ним повар.
Заяц-хвастун подпрыгнул кверху, точно мячик, и со страху упал прямо на
широкий волчий
лоб, кубарем прокатился по волчьей спине, перевернулся еще раз в воздухе и потом задал такого стрекача, что, кажется, готов был выскочить из собственной кожи.
Самойленко только немногих помнил по фамилии, а про тех, кого забыл, говорил со вздохом: «Прекраснейший, величайшего ума человек!» Покончив с альбомом, фон Корен брал с этажерки пистолет и, прищурив левый глаз, долго прицеливался в портрет князя Воронцова или же становился перед зеркалом и рассматривал свое смуглое лицо, большой
лоб и черные, курчавые, как у негра, волоса, и свою рубаху из тусклого ситца с крупными цветами, похожего на персидский ковер, и
широкий кожаный пояс вместо жилетки.
На нас никто не обращал внимания. Тогда я сунул ему пол-арбуза и кусок пшеничного хлеба. Он схватил всё это и исчез, присев за груду товара. Иногда оттуда высовывалась его голова в шляпе, сдвинутой на затылок, открывавшей смуглый, потный
лоб. Его лицо блестело от
широкой улыбки, и он почему-то подмигивал мне, ни на секунду не переставая жевать. Я сделал ему знак подождать меня, ушёл купить мяса, купил, принёс, отдал ему и стал около ящиков так, что совершенно скрыл франта от посторонних взглядов.
— Здравствуйте, domine! — весело отозвался господин в осеннем пальто и как-то на отлет приподнял свою широкополую шляпу, причем открылся громадный выпуклый
лоб и
широкая лысина во всю голову.
Сатир козлоногий — это я. А ведь я крепче вас; кости
шире, и здоровье крепче от природы. А сравните: видите вот это? (он слегка коснулся пальцами начинавших редеть на
лбу волос). Да, батюшка, все это «жар души, растраченный в пустыне»! Да и какой там жар души! Просто свинство…
Четвероугольный череп, почти без изгиба переходивший в
широкий и мощный затылок; круто спускавшийся и выпуклый
лоб; брови, опущенные на середине и сжимавшие кожу в вертикальную складку, сильные челюсти и тонкие губы — все это казалось мне сегодня чем-то новым.
Он любил белолицых, черноглазых, красногубых хеттеянок за их яркую, но мгновенную красоту, которая так же рано и прелестно расцветает и так же быстро вянет, как цветок нарцисса; смуглых, высоких, пламенных филистимлянок с жесткими курчавыми волосами, носивших золотые звенящие запястья на кистях рук, золотые обручи на плечах, а на обеих щиколотках
широкие браслеты, соединенные тонкой цепочкой; нежных, маленьких, гибких аммореянок, сложенных без упрека, — их верность и покорность в любви вошли в пословицу; женщин из Ассирии, удлинявших красками свои глаза и вытравливавших синие звезды на
лбу и на щеках; образованных, веселых и остроумных дочерей Сидона, умевших хорошо петь, танцевать, а также играть на арфах, лютнях и флейтах под аккомпанемент бубна; желтокожих египтянок, неутомимых в любви и безумных в ревности; сладострастных вавилонянок, у которых все тело под одеждой было гладко, как мрамор, потому что они особой пастой истребляли на нем волосы; дев Бактрии, красивших волосы и ногти в огненно-красный цвет и носивших шальвары; молчаливых, застенчивых моавитянок, у которых роскошные груди были прохладны в самые жаркие летние ночи; беспечных и расточительных аммонитянок с огненными волосами и с телом такой белизны, что оно светилось во тьме; хрупких голубоглазых женщин с льняными волосами и нежным запахом кожи, которых привозили с севера, через Баальбек, и язык которых был непонятен для всех живущих в Палестине.
Как всегда, он был туго зашит в казакин из «чертовой кожи», на его
широкой груди расстилалась светлая борода, над упрямым
лбом торчит щетина жестких, коротко остриженных волос, на ногах у него тяжелые, мужицкие сапоги, от них крепко пахнет дегтем.
На кожаной подушке тележки, ближе ко мне, сидел мужчина лет тридцати, замечательно красивой и благообразной наружности, в опрятном черном армяке и низко на
лоб надетом черном картузе; он степенно правил откормленным, как печь
широким конем; а рядом с мужчиной, по ту сторону тележки, сидела женщина высокого роста, прямая как стрела.
Между последними особенное внимание обращал на себя небольшого роста человек, обтянутый от груди до ног в полосатое трико с двумя большими бабочками, нашитыми на груди и на спине. По лицу его, густо замазанному белилами, с бровями, перпендикулярно выведенными поперек
лба, и красными кружками на щеках, невозможно было бы сказать, сколько ему лет, если бы он не снял с себя парика, как только окончилось представление, и не обнаружил этим
широкой лысины, проходившей через всю голову.
Там, правда, не встретишь ни офеней [Офеня — коробейник, мелкий торговец.], увешанных лубочными картинами, шелком-сырцом, с ящиками, набитыми гребешками, запонками, зеркальцами, ни мирных покупателей — баб с задумчивыми их сожителями; реже попадаются красные девки, осанистые, сытые, с стеклярусными на
лбу поднизями; тут, по обеим сторонам
широкой луговины, сбился сплошною массою народ, по большей части шумливый, задорный, крикливый, охочий погулять или уже подгулявший.
И это верно — нехорош был поп на своём месте: лицо курносое, чёрное, словно порохом опалено, рот
широкий, беззубый, борода трёпаная, волосом — жидок, со
лба — лысина, руки длинные. Голос имел хриплый и задыхался, будто не по силе ношу нёс. Жаден был и всегда сердит, потому — многосемейный, а село бедное, зе́мли у крестьян плохие, промыслов нет никаких.
Но у Коновалова не было шрама от правого виска к переносью, рассекавшего высокий
лоб этого парня; волосы Коновалова были светлее и не вились такими мелкими кудрями, как у этого; у Коновалова была красивая
широкая борода, этот же брился и носил густые усы концами книзу, как хохол.